«Дядя Ваня» - пьеса А. П. Чехова завершена в 1896 году

«Дядя Ваня» главные герои

Серебряков Александр Владимирович - отставной профессор
Софья Александровна (Соня) - его дочь от первого брака, племянница дяди Вани
Елена Андреевна - его жена, 27 лет
Войницкая Мария Васильевна - вдова тайного советника, мать дяди Вани и первой жены профессора
Войницкий Иван Петрович - дядя Ваня, ее сын, шурин профессора
Астров Михаил Львович - врач
Телегин Илья Ильич - обедневший помещик
Марина - старая няня
Работник

«Дядя Ваня» краткое содержание

Действие происходит в усадьбе первой жены профессора Серебрякова, где он временно вынужден жить, не имея возможности позволить себе достойную городскую квартиру. Много лет за усадьбой присматривает, ведёт всё хозяйство Иван Петрович Войницкий - дядя Ваня. Помогает ему дочь его умершей сестры и профессора Серебрякова - Соня.

Сам же профессор женился на молодой красивой даме - Елене Андреевне, утверждающей, что вышла за него по любви. У Елены Андреевны натянутые отношения с падчерицей Соней. Помогает семье по хозяйству старая няня - Марина. Также в этом имении живёт обедневший помещик Илья Ильич Телегин.

У профессора Серебрякова постоянные приступы подагры. В имение Серебряковых приезжает доктор Михаил Львович Астров.

Дядя Ваня завидует профессору во всём и не признаёт его учёности, хотя в прошлом боготворил его. Войницкий признаётся в любви Елене Андреевне. Елене Андреевне нравится доктор, но также она подозревает, что Соня в этой связи что-то скрывает от неё. Ради этого Елена Андреевна решается на откровенный разговор с Астровым. Тот признаётся ей, что с Соней у него только дружеские отношения, хоть она и любит его как мужчину. Астров в шутку предлагает Елене Андреевне тайно закрутить роман.

В это время профессор Серебряков собирает семейный совет, на котором предлагает членам семьи продать имение. Отец Войницкого купил его для сестры дяди Вани - денег едва хватало, и ради этого дядя Ваня отказался от наследства. Он работал не покладая рук, чтобы не было долгов, и восхищённо перечитывал труды профессора. Имение сестра Войницкого завещала своей дочери - Соне. Дядя Ваня понимает, что жизнь почти прошла зря, - назревает бунт прежнего слабовольного человека.

В семье разгорается скандал. В отчаянии Войницки припоминает Серебрякову все свои тяготы и лишения ради профессорской славы и пытается застрелить профессора.

Неожиданно доктор обнаруживает, что у него пропала баночка с морфием, и, подозревая в этом Войницкого, силой забирает морфий. Серебряковы немедленно решают уехать из имения. Войницкий мирится с профессором и убеждает его, что он будет получать то же содержание, что и раньше. Серебряков и Елена Андреевна уезжают, а Соня и Войницкий остаются в имении. Позже уезжает и Астров. Соня и Войницкий работают в кабинете, записывая счета.

Антон Павлович Чехов

«Дядя Ваня»

Пасмурный осенний день. В саду, на аллее под старым тополем, сервирован для чая стол. У самовара — старая нянька Марина. «Кушай, батюшка», — предлагает она чаю доктору Астрову. «Что-то не хочется», — отвечает тот.

Появляется Телегин, обедневший помещик по прозвищу Вафля, живущий в имении на положении приживала: «Погода очаровательная, птички поют, живём мы все в мире и согласии — чего ещё нам?» Но как раз согласия-то и мира и нет в усадьбе. «Неблагополучно в этом доме», — дважды произнесёт Елена Андреевна, жена профессора Серебрякова, приехавшего в имение.

Эти отрывочные, внешне не адресованные друг другу реплики, вступают, перекликаясь, в диалогический спор и высвечивают смысл напряжённой драмы, переживаемой действующими лицами пьесы.

Заработался за десять лет, прожитых в уезде, Астров. «Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого не люблю», — жалуется он няньке. Изменился, надломился Войницкий. Раньше он, управляя имением, не знал свободной минуты. А теперь? «Я <…> стал хуже, так как обленился, ничего не делаю и только ворчу, как старый хрен…»

Войницкий не скрывает своей зависти к профессору в отставке, особенно его успеху у женщин. Мать Войницкого, Мария Васильевна, просто обожает своего зятя, мужа её покойной дочери. Войницкий презирает учёные занятия Серебрякова: «Человек <…> читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве». Наконец, он ненавидит Серебрякова, хотя его ненависть может показаться весьма пристрастной: ведь он влюбился в его красавицу жену. И Елена Андреевна резонно выговаривает Войницкому: «Ненавидеть Александра не за что, он такой же, как все».

Тогда Войницкий выставляет более глубокие и, как ему представляется, неотразимые основания своего нетерпимого, непримиримого отношения к экс-профессору — он считает себя жестоко обманутым: «Я обожал этого профессора… я работал на него как вол… Я гордился им и его наукой, я жил и дышал им! Боже, а теперь? …он ничто! Мыльный пузырь!»

Вокруг Серебрякова сгущается атмосфера нетерпимости, ненависти, вражды. Он раздражает Астрова, и даже жена с трудом его выносит. Все как-то прослушали высказанный диагноз болезни, поразившей и героев пьесы, да и всех их современников: «…мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг». Они, включая и саму Елену Андреевну, как-то забыли, что Серебряков — «такой же, как все» и, как все, может рассчитывать на снисхождение, на милосердное к себе отношение, тем более что он страдает подагрой, мучается бессонницей, боится смерти. «Неужели же, — спрашивает он свою жену, — я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей?» Да, надо быть милосердным, твердит Соня, дочь Серебрякова от первого брака. Но услышит этот призыв и проявит к Серебрякову неподдельное, задушевное участие только старая нянька: «Что, батюшка? Больно? <…> Старые, что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко. (Целует Серебрякова в плечо.) Пойдём, батюшка, в постель… Пойдём, светик… Я тебя липовым чаем напою, ножки твои согрею… Богу за тебя помолюсь…»

Но одна старая нянька не могла и не смогла, конечно, разрядить гнетущую, чреватую бедой атмосферу. Конфликтный узел так туго завязан, что происходит кульминационный взрыв. Серебряков собирает всех в гостиной, чтобы предложить для обсуждения придуманную им «меру»: малодоходное имение продать, вырученные деньги обратить в процентные бумаги, что позволило бы приобрести в Финляндии дачу.

Войницкий в негодовании: Серебряков позволяет себе распорядиться имением, которое фактически и юридически принадлежит Соне; он не подумал о судьбе Войницкого, который двадцать лет управлял имением, получая за то нищенские деньги; не задумался и о судьбе Марии Васильевны, столь беззаветно преданной профессору!

Возмущённый, взбешённый Войницкий стреляет в Серебрякова, стреляет дважды и оба раза промахивается.

Напуганный смертельной опасностью, лишь случайно его миновавшей, Серебряков решает вернуться в Харьков. Уезжает в своё небольшое именьице Астров, чтобы, как прежде, лечить мужиков, заниматься садом и лесным питомником. Затухают любовные интриги. Елене Андреевне не хватает смелости ответить на страстное увлечение ею Астрова. При расставании она, правда, признается, что увлеклась доктором, но «немножко». Она обнимает его «порывисто», но с оглядкой. А Соня окончательно убеждается, что её, такую некрасивую, Астров полюбить не сможет.

Жизнь в усадьбе возвращается на круги своя. «Опять заживём, как было, по-старому», — мечтает нянька. Без последствий остаётся и конфликт между Войницким и Серебряковым. «Ты будешь аккуратно получать то же, что и получал, — обнадёживает профессор Войницкого. — Все будет по-старому». И не успели отбыть Астров, Серебряковы, как Соня торопит Войницкого: «Ну, дядя Ваня, давай делать что-нибудь». Зажигается лампа, наполняется чернильница, Соня перелистывает конторскую книгу, дядя Ваня пишет один счёт, другой: «Второго февраля масла постного двадцать фунтов…» Нянька садится в кресло и вяжет, Мария Васильевна погружается в чтение очередной брошюры…

Казалось бы, сбылись ожидания старой няньки: все стало по-старому. Но пьеса так строится, что она постоянно — и в большом и в малом — обманывает ожидания и её героев, и читателей. Ждёшь, к примеру, музыки от Елены Андреевны, выпускницы консерватории («Мне хочется играть… Давно уже я не играла. Буду играть и плакать…»), а играет на гитаре Вафля… Действующие лица расставлены так, ход сюжетных событий принимает такое направление, диалоги и реплики спаяны такими смысловыми, часто подтекстовыми перекличками, что с авансцены оттесняется на периферию традиционный вопрос «Кто виноват?», уступая её вопросу «Что виновато?». Это Войницкому кажется, что его жизнь погубил Серебряков. Он надеется начать «новую жизнь». Но Астров рассеивает этот «возвышающий обман»: «Наше положение, твоё и моё, безнадежно. <…> Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. На какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все».

В финале пьесы, правда, Войницкий и Соня мечтают о будущем, но от заключительного монолога Сони веет безысходной печалью и ощущением бесцельно прожитой жизни: «Мы, дядя Ваня, будем жить, <…> будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; <…> мы покорно умрём и там, за гробом, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами. <…> Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах… Мы отдохнём! (Стучит сторож. Телегин тихо наигрывает; Мария Васильевна пишет на полях брошюры; Марина вяжет чулок.) Мы отдохнём! (Занавес медленно опускается.)»

Пасмурным осенним днем в саду за столом нянька Марина поит чаем доктора Астрова. Приходит обедневший помещик Телегин, проживающий в имении. Он отмечает красоту природы и согласие в жизни. Однако Елена Андреевна, жена профессора Серебрякова отвечает ему, что в доме неблагополучно.

Астров устал за десять лет работы в уезде. Управляющий имением Войницкий также изменился. Он обленился и стал ворчливым. Серебрякова Войницкий презирает из-за влюбленности в его жену, которая с трудом выносит своего мужа. Астрова также раздражал Серебряков.

Серебряков мучается бессонницей и боится смерти. Он мечтает о спокойной старости и о внимании окружающих. Только его старая нянька проявляет к нему заботу. Серебряков не выдерживает и принимает решение продать малодоходное имение, а вырученные деньги вложить в процентные бумаги, что позволит приобрести дачу в Финляндии. Он собирает всех для обсуждения.

Войницкий негодует от того, что Серебряков распоряжается имением, которое фактически и юридически принадлежит его племяннице Соне, не думая о судьбе Войницкого и Марии Васильевны, беззаветно преданной ему. Взбешенный он стреляет в Серебрякова, но оба раза промахивается. Напуганный Серебряков принимает решение вернуться в Харьков. После отбытия Астрова и Серебряковых Соня торопит дядю Ваню Войницкого и он выписывает счета один за другим. Нянька в кресле вяжет, а Мария Васильевна погружается в чтение.

Сцены из деревенской жизни в четырех действиях

Действующие лица

Серебряков Александр Владимирович, отставной профессор. Елена Андреевна , его жена, 27-ми лет. Софья Александровна (Соня) , его дочь от первого брака. Войницкая Мария Васильевна , вдова тайного советника, мать первой жены профессора. Войницкий Иван Петрович, ее сын. Астров Михаил Львович , врач. Телегин Илья Ильич , обедневший помещик. Марина , старая няня. Работник .

Действие происходит в усадьбе Серебрякова.

Действие первое

Сад. Видна часть дома с террасой. На аллее под старым тополем стол, сервированный для чая, скамьи, стулья; на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня. Пасмурно.

Марина (сырая, малоподвижная старушка, сидит у самовара, нижет чулок) и Астров (ходит возле).

Марина (наливает стакан) . Кушай, батюшка. Астров (нехотя принимает стакан) . Что-то не хочется. Марина . Может, водочки выпьешь? Астров . Нет. Я не каждый день водку пью. К тому же душно.

Нянька, сколько прошло, как мы знакомы?

Марина (раздумывая) . Сколько? Дай бог память... Ты приехал сюда, в эти края... когда?.. еще жива была Вера Петровна, Сонечкина мать. Ты при ней к нам две зимы ездил... Ну, значит, лет одиннадцать прошло. (Подумав.) А может, и больше... Астров . Сильно я изменился с тех пор? Марина . Сильно. Тогда ты молодой был, красивый, а теперь постарел. И красота уже не та. Тоже сказать и водочку пьешь. Астров . Да... В десять лет другим человеком стал. А какая причина? Заработался, нянька. От утра до ночи все на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили. За все время, пока мы с тобою знакомы, у меня ни одного дня не было свободного. Как не постареть? Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна... Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь. (Закручивая свои длинные усы.) Ишь, громадные усы выросли... Глупые усы. Я стал чудаком, нянька... Поглупеть-то я еще не поглупел, бог милостив, мозги на своем месте, но чувства как-то притупились. Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю... Вот разве тебя только люблю. (Целует ее в голову.) У меня в детстве была такая же нянька. Марина . Может, ты кушать хочешь? Астров . Нет. В Великом посту на третьей неделе поехал я в Малицкое на эпидемию... Сыпной тиф... В избах народ вповалку... Грязь, вонь, дым, телята на полу, с больными вместе... Поросята тут же... Возился я целый день, не присел, маковой росинки во рту не было, а приехал домой, не дают отдохнуть привезли с железной дороги стрелочника; положил я его на стол, чтобы ему операцию делать, а он возьми и умри у меня под хлороформом. И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно это я умышленно убил его... Сел я, закрыл глаза вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом? Нянька, ведь не помянут! Марина . Люди не помянут, зато бог помянет. Астров . Вот спасибо. Хорошо ты сказала.

Входит Войницкий .

Войницкий (выходит из дому; он выспался после завтрака и имеет помятый вид; садится на скамью, поправляет свой щегольской галстук) . Да... Астров . Выспался? Войницкий . Да... Очень. (Зевает.) С тех пор, как здесь живет профессор со своею супругой, жизнь выбилась из колеи... Сплю не вовремя, за завтраком и обедом ем разные кабули, пью вина... не здорово все это! Прежде минуты свободной не было, я и Соня работали мое почтение, а теперь работает одна Соня, а я сплю, ем, пью... Нехорошо! Марина (покачав головой) . Порядки! Профессор встает в 12 часов, а самовар кипит с утра, все его дожидается. Без них обедали всегда в первом часу, как везде у людей, а при них в седьмом. Ночью профессор читает и пишет, и вдруг часу во втором звонок... Что такое, батюшки? Чаю! Буди для него народ, ставь самовар... Порядки! Астров . И долго они еще здесь проживут? Войницкий (свистит) . Сто лет. Профессор решил поселиться здесь. Марина . Вот и теперь. Самовар уже два часа на столе, а они гулять пошли. Войницкий . Идут, идут... Не волнуйся. Серебряков . Прекрасно, прекрасно... Чудесные виды. Телегин . Замечательные, ваше превосходительство. Соня . Мы завтра поедем в лесничество, папа. Хочешь? Войницкий . Господа, чай пить! Серебряков . Друзья мои, пришлите мне чай в кабинет, будьте добры! Мне сегодня нужно еще кое-что сделать. Соня . А в лесничестве тебе непременно понравится...

Елена Андреевна , Серебряков и Соня уходят в дом; Телегин идет к столу и садится возле Марины.

Войницкий . Жарко, душно, а наш великий ученый в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках. Астров . Стало быть, бережет себя. Войницкий . А как она хороша! Как хороша! Во всю свою жизнь не видел женщины красивее. Телегин . Еду ли я по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии, чего еще нам? (Принимая стакан.) Чувствительно вам благодарен! Войницкий (мечтательно) . Глаза... Чудная женщина! Астров . Расскажи-ка что-нибудь, Иван Петрович. Войницкий (вяло) . Что тебе рассказать? Астров . Нового нет ли чего? Войницкий . Ничего. Все старо. Я тот же, что и был, пожалуй, стал хуже, так как обленился, ничего не делаю и только ворчу, как старый хрен. Моя старая галка, maman, все еще лепечет про женскую эмансипацию; одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни. Астров . А профессор? Войницкий . А профессор по-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в кабинете и пишет. «Напрягши ум, наморщивши чело, всё оды пишем, пишем, и ни себе, ни им похвал нигде не слышим». Бедная бумага! Он бы лучше свою автобиографию написал. Какой это превосходный сюжет! Отставной профессор, понимаешь ли, старый сухарь, ученая вобла... Подагра, ревматизм, мигрень, от ревности и зависти вспухла печенка... Живет эта вобла в именье своей первой жены, живет поневоле, потому что жить в городе ему не по карману. Вечно жалуется на свои несчастья, хотя, в сущности, сам необыкновенно счастлив. (Нервно.) Ты только подумай, какое счастье! Сын простого дьячка, бурсак, добился ученых степеней и кафедры, стал его превосходительством, зятем сенатора и прочее и прочее. Все это неважно, впрочем. Но ты возьми вот что. Человек ровно двадцать пять лет читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве. Двадцать пять лет он пережевывает чужие мысли о реализме, натурализме и всяком другом вздоре; двадцать пять лет читает и пишет о том, что умным давно уже известно, а для глупых неинтересно, значит, двадцать пять лет переливает из пустого в порожнее. И в то же время какое самомнение! Какие претензии! Он вышел в отставку, и его не знает ни одна живая душа, он совершенно неизвестен; значит, двадцать пять лет он занимал чужое место. А посмотри: шагает, как полубог! Астров . Ну, ты, кажется, завидуешь. Войницкий . Да, завидую! А какой успех у женщин! Ни один Дон-Жуан не знал такого полного успеха! Его первая жена, моя сестра, прекрасное, кроткое создание, чистая, как вот это голубое небо, благородная, великодушная, имевшая поклонников больше, чем он учеников, любила его так, как могут любить одни только чистые ангелы таких же чистых и прекрасных, как они сами. Моя мать, его теща, до сих пор обожает его, и до сих пор он внушает ей священный ужас. Его вторая жена, красавица, умница вы ее только что видели вышла за него, когда уже он был стар, отдала ему молодость, красоту, свободу, свой блеск. За что? Почему? Астров . Она верна профессору? Войницкий . К сожалению, да. Астров . Почему же к сожалению? Войницкий . Потому что эта верность фальшива от начала до конца. В ней много риторики, но нет логики. Изменить старому мужу, которого терпеть не можешь, это безнравственно; стараться же заглушить в себе бедную молодость и живое чувство это не безнравственно. Телегин (плачущим голосом) . Ваня, я не люблю, когда ты это говоришь. Ну, вот, право... Кто изменяет жене или мужу, тот, значит, неверный человек, тот может изменить и отечеству! Войницкий (с досадой) . Заткни фонтан, Вафля! Телегин . Позволь, Ваня. Жена моя бежала от меня на другой день после свадьбы с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности. После того я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и отдал свое имущество на воспитание деточек, которых она прижила с любимым человеком. Счастья я лишился, но у меня осталась гордость. А она? Молодость уже прошла, красота под влиянием законов природы поблекла, любимый человек скончался... Что же у нее осталось?

Входят Соня и Елена Андреевна ; немного погодя входит Мария Васильевна с книгой; она садится и читает; ей дают чаю, и она пьет не глядя.

Соня (торопливо, няне) . Там, нянечка, мужики пришли. Поди, поговори с ними, а чай я сама... (Наливает чай.)

Няня уходит, Елена Андреевна берет свою чашку и пьет, сидя на качелях.

Астров (Елене Андреевне) . Я ведь к вашему мужу. Вы писали, что он очень болен, ревматизм и еще что-то, а оказывается, он здоровехонек. Елена Андреевна . Вчера вечером он хандрил, жаловался на боли в ногах, а сегодня ничего... Астров . А я-то сломя голову скакал тридцать верст. Ну, да ничего, не впервой. Зато уж останусь у вас до завтра и, по крайней мере, высплюсь quantum satis. Соня . И прекрасно. Это такая редкость, что вы у нас ночуете. Вы, небось, не обедали? Астров . Нет-с, не обедал. Соня . Так вот кстати и пообедаете. Мы теперь обедаем в седьмом часу. (Пьет.) Холодный чай! Телегин . В самоваре уже значительно понизилась температура. Елена Андреевна . Ничего, Иван Иваныч, мы и холодный выпьем. Телегин . Виноват-с... Не Иван Иваныч, а Илья Ильич-с... Илья Ильич Телегин, или, как некоторые зовут меня по причине моего рябого лица, Вафля. Я когда-то крестил Сонечку, и его превосходительство, ваш супруг, знает меня очень хорошо. Я теперь у вас живу-с, в этом имении-с... Если изволили заметить, я каждый день с вами обедаю. Соня . Илья Ильич наш помощник, правая рука. (Нежно.) Давайте, крестненький, я вам еще налью. Мария Васильевна . Ах! Соня . Что с вами, бабушка? Мария Васильевна . Забыла я сказать Александру... потеряла память... сегодня получила я письмо из Харькова от Павла Алексеевича... Прислал свою новую брошюру... Астров . Интересно? Мария Васильевна . Интересно, но как-то странно. Опровергает то, что семь лет назад сам же защищал. Это ужасно! Войницкий . Ничего нет ужасного. Пейте, maman, чай. Мария Васильевна . Но я хочу говорить! Войницкий . Но мы уже пятьдесят лет говорим и говорим, и читаем брошюры. Пора бы уж и кончить. Мария Васильевна . Тебе почему-то неприятно слушать, когда я говорю. Прости, Жан, но в последний год ты так изменился, что я тебя совершенно не узнаю... Ты был человеком определенных убеждений, светлою личностью... Войницкий . О, да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло...

Я был светлою личностью... Нельзя сострить ядовитей! Теперь мне сорок семь лет. До прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза вашею этою схоластикой, чтобы не видеть настоящей жизни, и думал, что делаю хорошо. А теперь, если бы вы знали! Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!

Соня . Дядя Ваня, скучно! Мария Васильевна (сыну) . Ты точно обвиняешь в чем-то свои прежние убеждения... Но виноваты не они, а ты сам. Ты забывал, что убеждения сами по себе ничто, мертвая буква... Нужно было дело делать. Войницкий . Дело? Не всякий способен быть пишущим perpetuum mobile, как ваш герр профессор. Мария Васильевна . Что ты хочешь этим сказать? Соня (умоляюще) . Бабушка! Дядя Ваня! Умоляю вас! Войницкий . Я молчу. Молчу и извиняюсь. Елена Андреевна . А хорошая сегодня погода... Не жарко... Войницкий . В такую погоду хорошо повеситься...

Телегин настраивает гитару. Марина ходит около дома и кличет кур.

Марина . Цып, цып, цып... Соня . Нянечка, зачем мужики приходили?.. Марина . Все то же, опять все насчет пустоши. Цып, цып, цып... Соня . Кого ты это? Марина . Пеструшка ушла с цыплятами... Вороны бы не потаскали... (Уходит.)

Телегин играет польку; все молча слушают; входит работник .

Работник . Господин доктор здесь? (Астрову.) Пожалуйте, Михаил Львович, за вами приехали. Астров . Откуда? Работник . С фабрики. Астров (с досадой) . Покорно благодарю. Что ж, надо ехать... (Ищет глазами фуражку.) Досадно, черт подери... Соня . Как это неприятно, право... С фабрики приезжайте обедать. Астров . Нет, уж поздно будет. Где уж... Куда уж... (Работнику.) Вот что, притащи-ка мне, любезный, рюмку водки, в самом деле.

Работник уходит.

Где уж... куда уж... (Нашел фуражку.) У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями... Так это я. Ну, честь имею, господа... (Елене Андреевне.) Если когда-нибудь заглянете ко мне, вот вместе с Софьей Александровной, то буду искренно рад. У меня небольшое именьишко, всего десятин тридцать, но, если интересуетесь, образцовый сад и питомник, какого не найдете за тысячу верст крутом. Рядом со мною казенное лесничество... Лесничий там стар, болеет всегда, так что, в сущности, я заведую всеми делами.

Елена Андреевна . Мне уже говорили, что вы очень любите леса. Конечно, можно принести большую пользу, но разве это не мешает вашему настоящему призванию? Ведь вы доктор. Астров . Одному богу известно, в чем наше настоящее призвание. Елена Андреевна . И интересно? Астров . Да, дело интересное. Войницкий (с иронией) . Очень! Елена Андреевна (Астрову) . Вы еще молодой человек, вам на вид... ну, тридцать шесть-тридцать семь лет... и, должно быть, не так интересно, как вы говорите. Все лес и лес. Я думаю, однообразно. Соня . Нет, это чрезвычайно интересно. Михаил Львович каждый год сажает новые леса, и ему уже прислали бронзовую медаль и диплом. Он хлопочет, чтобы не истребляли старых. Если вы выслушаете его, то согласитесь с ним вполне. Он говорит, что леса украшают землю, что они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение. Леса смягчают суровый климат. В странах, где мягкий климат, меньше тратится сил на борьбу с природой и потому там мягче и нежнее человек; там люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философия их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства... Войницкий (смеясь) . Браво, браво!.. Все это мило, но не убедительно, так что (Астрову) позволь мне, мой друг, продолжать топить печи дровами и строить сараи из дерева. Астров . Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топлива. (Елене Андреевне.) Не правда ли, сударыня? Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарен разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее. (Войницкому.) Вот ты глядишь на меня с иронией, и все, что я говорю, тебе кажется не серьезным и... и, быть может, это в самом деле чудачество, но, когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти, и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю березку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью, и я... (Увидев работника, который принес на подносе рюмку водки.) Однако... (пьет) мне пора. Все это, вероятно, чудачество, в конце концов. Честь имею кланяться! (Идет к дому.) Соня (берет его под руку и идет вместе) . Когда же вы приедете к нам? Астров . Не знаю... Соня . Опять через месяц?..

Астров и Соня уходят в дом; Мария Васильевна и Телегин остаются возле стола; Елена Андреевна и Войницкий идут к террасе.

Елена Андреевна . А вы, Иван Петрович, опять вели себя невозможно. Нужно было вам раздражать Марию Васильевну, говорить о perpetuum mobile! И сегодня за завтраком вы опять спорили с Александром. Как это мелко! Войницкий . Но если я его ненавижу! Елена Андреевна . Ненавидеть Александра не за что, он такой же, как все. Не хуже вас. Войницкий . Если бы вы могли видеть свое лицо, свои движения... Какая вам лень жить! Ах, какая лень! Елена Андреевна . Ах, и лень, и скучно! Все бранят моего мужа, все смотрят на меня с сожалением: несчастная, у нее старый муж! Это участие ко мне о, как я его понимаю! Вот как сказал сейчас Астров: все вы безрассудно губите леса, и скоро на земле ничего не останется. Точно так вы безрассудно губите человека, и скоро, благодаря вам, на земле не останется ни верности, ни чистоты, ни способности жертвовать собою. Почему вы не можете видеть равнодушно женщину, если она не ваша? Потому что прав этот доктор во всех вас сидит бес разрушения. Вам не жаль ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга... Войницкий . Не люблю я этой философии! Елена Андреевна . У этого доктора утомленное, нервное лицо. Интересное лицо. Соне, очевидно, он нравится, она влюблена в него, и я ее понимаю. При мне он был здесь уже три раза, но я застенчива и ни разу не поговорила с ним как следует, не обласкала его. Он подумал, что я зла. Вероятно, Иван Петрович, оттого мы с вами такие друзья, что оба мы нудные, скучные люди! Нудные! Ile смотрите на меня так, я этого не люблю. Войницкий . Могу ли я смотреть на вас иначе, если я люблю вас? Вы мое счастье, жизнь, моя молодость! Я знаю, шансы мои на взаимность ничтожны, равны нулю, но мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас, слышать ваш голос... Елена Андреевна . Тише, вас могут услышать!

О спектакле

«Дядя Ваня» - четвертый чеховский спектакль Льва Додина. Репетиции начались в ноябре 2002 года, а уже 29 апреля 2003 года состоялась премьера. Как пишет известный театральный критик и историк Ольга Егошина «Участники «Дяди Вани» единодушно уверяют, что впервые репетиционный процесс был таким быстрым и легким. Кажется, что работа над «Дядей Ваней» шла именно в том состоянии, когда все угадано и все удается.» (Ольга Егошина. "Крупный план." Экран и сцена, №13-14, май 2003)

Обработанные аудиозаписи всех репетиций «Дяди Вани» до выхода на сцену опубликованы в книге «Лев Додин. Путешествие без конца», СПб, Балтийские сезоны, 2010). Спектакль открывает новые возможности сценического воплощения классики в современном театре, редкий образец подлинного русского психологического театра с великолепными актерскими работами и замечательным, тонким и классически аскетичным оформлением гениального театрального художника Давида Боровского, пастельными штрихами оживившего атмосферу чеховской пьесы.

"Течет жизнь, и рано или поздно - иногда раньше, иногда позже - человек начинает ощущать прошедшую жизнь как некую ценность, которую он не сумел использовать. Начинают мерещиться призраки другой, непрожитой жизни. В этой другой жизни сбываются все самые потаенные желания, осуществляются все надежды, превращаются в реальность самые сладостные фантазии. Человек с яростью сжигает прошедшее, отвергает настоящее и весь отдается этому другому, несбывшемуся, не прожитому. Чем полноценнее человек ощущает жизнь, тем острее он ощущает этот разрыв, это противоречие, которое постепенно становится трагедией. Время идет, и постепенно назревает один выбор - или отказаться от жизни вообще, или найти в себе мужество проживать ту жизнь, которая дарована тебе Богом, судьбой и которую ты в какой-то мере осуществлял и осуществляешь сам, силой своей личности. Смертельно больной доктор Чехов очень хорошо знал эту коллизию и с удивительной нежностью и отчаянной беспощадностью анализировал ее. Все это, как, впрочем, и многое другое, делает пьесы Чехова и красивейшую из них - "Дядя Ваня" - простой, но вечной мелодией на простые, но вечные темы". ( Лев Додин о спектакле)

Создатели спектакля

Награды спектакля

Войницкий Иван Петрович , ее сын - Сергей Курышев

Астров Михаил Львович , врач - Пётр Семак , Игорь Черневич

Телегин Илья Ильич , обедневший помещик – Александр Завьялов, Олег Рязанцев

Марина , старая няня - Вера Быкова, Ирина Демич, Татьяна Рассказова

Работник - Александр Кошкарев, Алексей Морозов , Иван Чепура

Отзывы о спектакле

"Лёгкость - способ дыхания артистов в этом спектакле. Будто и нет игры, но в каждой сцене - напряжённая жизнь отношений, возникающих и меняющихся на глазах; незримо натянутые между персонажами тугие нити." (Марина Токарева)

"Начав с комедии обыденных ссор, Додин в конце приводит чеховский сюжет к мрачной точке остановившегося времени. В большей же части действия режиссер проявляет тот самый феномен чеховской "комедии в драме", над поиском которого сто лет бьется режиссура." (Николай Песочинский)

"Чехов у Додина - гол как сокол. Без натурализма, экспрессионизма и навязчивого символизма (одна метафора и та - подарок). В отдалении - темные стены, над сценой - сено. И ничто в опустошенном пространстве не должно помешать нам вслушаться в музыку скуки… В эту симфонию Чехова, Додина, Боровского." (Олег Вергелис)

"Актеры МДТ играют с той прозрачностью, когда тебе кажется, ты слышишь ток крови, смены настроений, кружение сердца, сплетение мотивов и подтекстов каждой фразы." (Ольга Егошина)

"Давно не приходилось испытывать столь абсолютного театрального удовольствия от того, как через разнообразие вроде бы обыденных человеческих индивидуальностей, собранных в одно время и в одном месте, и через многообразие деталей их повседневного поведения вдруг проявляются симпатические чернила чеховской тайнописи." (Роман Должанский)

"Додин оставляет себя один на один с текстом, артиста один на один со зрителем, зрителя один на один с жизнью человеческого духа. Главная мизансцена - фронтальная. Главный сценический прием - исповедь. Тут едва ли не каждая фраза обрастает новыми обертонами. Все характеры - новыми чертами. Все отношения - новыми подробностями." (Марина Давыдова)

"Режиссер Лев Додин искусно поставил мизансцены, напоминающий классический танец (особенно хочется поаплодировать бесшовным переходам между актами, сначала я думал, что это продолжение сцен.) Действие развивается медленно, но каждый момент и каждая пауза рассчитаны так, что сцены не кажутся затянутыми. Актеры и режиссер не боятся пауз. Некоторые замечательные моменты спектакля происходят в зонах молчания, которые, казалось бы, длятся вечно, но пронизаны подводным течением напряжения." (Джейк Линдквист. chicagocritic.com)

"Благодаря режиссуре Додина и мастерству артистов спектакль превращается в трепещущую метафору, с обезоруживающей простотой повествуя о человеческих жизнях, сотканных из снов и иллюзий, безответной любви и тайных страстей. Обязательно посмотрите." (Эл Каре Иль Джорно)

Пресса о спектакле

Марина Дмитревская «ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ, НАДО ЖИТЬ» ПТЖ, 2003, № 3(33)

Николай Песочинский. "СЕРГЕЙ КУРЫШЕВ - ВОЙНИЦКИЙ" ПТЖ, 2003, № 3(33)

Евгения Тропп. "ИГОРЬ ИВАНОВ - СЕРЕБРЯКОВ" ПТЖ, 2003, № 3(33)

Елена Строгалева. "ПЕТР СЕМАК - АСТРОВ" ПТЖ, 2003, № 3(33)

Светлана Цимбалова. "КСЕНИЯ РАППОПОРТ – ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА" ПТЖ, 2003, № 3(33)

Екатерина Гороховская. "ЕЛЕНА КАЛИНИНА - СОНЯ" ПТЖ, 2003, № 3(33)

Марина Токарева. "Пропущенная жизнь: "Дядя Ваня" Чехова в Малом драматическом театре - Театре Европы. Постановка Льва Додина" Театр. №4. 2003. с. 12-17

Марина Давыдова. "Жизнь пахнет сеном и дождем" Известия, 30.04.2003

Действующие лица

«Серебряков Александр Владимирович, отставной профессор.
Елена Андреевна, его жена, 27-ми лет.
Софья Александровна (Соня), его дочь от первого брака.
Войницкая Мария Васильевна, вдова тайного советника, мать первой жены профессора.
Войницкий Иван Петрович, ее сын.
Астров Михаил Львович, врач.
Телегин Илья Ильич, обедневший помещик.
Марина, старая няня.
Работник» (13, 62).

И вновь все персонажи, заявленные в списке действующих лиц, маркированы как члены socium – мира, созданного человеком. Именно поэтому авторская характеристика каждого персонажа включает лишь его семейно-родственную или социальную роль (профессор, врач, помещик, жена, дочь, сын). Характерно в этом смысле присутствие в списке действующих лиц персонажа без имени, но с четко определенной социальной функцией – работник. Однако в отличие от предыдущей пьесы, многие эти роли сразу же обозначаются автором как уже недействительные в момент совершения сценических событий, оставшиеся в прошлом: отставной профессор, дочь от первого брака, обедневший помещик, старая няня. Обнажает прием доведение его до абсурда. Особенно показательна в этом смысле «удвоенная» характеристика Марии Васильевны – «вдова тайного советника, мать первой жены профессора». Знаки, весомые для идеологии жестко иерархической системы (тайный советник, профессор), в хронотопе драмы, которая по родовой своей природе изображает событие, происходящее в настоящем длящемся времени, оказываются абсолютно формальными, а персонаж, вследствие этого обстоятельства, как бы не существующим.
Таким образом, уже список действующих лиц, предпосланный драматическому действию, фиксирует авторское убеждение в том, что суть человека не определяется только его местом в системе по имени socium. Сюжетный (внутренний) конфликт пьесы будет зависеть от каких-то иных обстоятельств. Как покажет дальнейшее действие сцен из деревенской жизни, он определяется столкновением различных моделей самоощущения каждого человека в мире, различных картин бытия.
И действительно, роль человека в социальном мире и/или его представления о себе далеко не всегда совпадают с его сущностью и предназначением в мире-бытии, с логикой жизни относительно него. Об этом свидетельствует появление в системе действующих лиц целой группы так называемых страдающих персонажей, которым так и не удается обрести самих себя: Елена Андреевна, доктор Астров, и, в особенности, Иван Петрович Войницкий. Кстати, именно они заявлены в списке действующих лиц как существующие в данный момент: сын, жена, доктор. Их внутренний разлад, эксплицированный сюжетом, обусловлен именно несоответствием той роли, которую они играют или вынуждены играть, и того истинного предназначения, о котором лишь смутно догадываются:
«Войницкий. Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский» (13, 102).
Так, доктор Астров говорит о своей деятельности земского врача как о тягостной и весьма обременительной обязанности, от которой остается единственное ощущение – постоянной усталости: «От утра до ночи на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили» (13, 63). Вспоминает он не о процессе лечения и не о вылеченных им пациентах, а об умершем на операционном столе больном: «Привезли с железной дороги стрелочника, положил я его на стол, чтобы ему операцию делать, а он возьми и умри у меня под хлороформом. И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно это я умышленно убил его» (13, 64).
Любопытно в этой связи и язвительное замечание профессора Серебрякова, больного подагрой, который отказывается от услуг доктора Астрова на том основании, что Астров «столько же понимает в медицине, сколько я в астрономии» (13, 77). Каламбурное обыгрывание фамилии доктора, занимающегося отнюдь не изучением звезд, еще раз подчеркивает случайный, не сущностный, характер его профессиональной деятельности, его роли в обществе. С большим удовольствием и необыкновенной серьезностью доктор Астров замещает лесника и выращивает лес, заботясь об изменении русского климата: «И, быть может, это, в самом деле, чудачество, но, когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти» (13, 73).
Причина столь странного, не типичного, на первый взгляд, отношения доктора к исполнению своего профессионального долга достаточно серьезна. Чеховскому доктору по самому роду его деятельности доступно понимание глубинного несовершенства человеческой жизни, самой природы человека: «Жизнь скучна, глупа, грязна» (13, 63). Есть в пьесе и прямое указание на причину именно такого отношения к жизни. «Жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю ее всеми силами души» (13, 83), – в этом высказывании Астрова намечено вечное противоречие между жизнью, которую вынужден прожить человек, и возможным, но недостижимым образом жизни, который рисует ему его индивидуальное сознание. Трагедия человека в этом случае заключается в том, что он вынужден ассимилироваться в жизни реальной, ибо постоянно жить в мечтах невозможно: «Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки, а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь» (13, 64).
Душевный кризис и последующий бунт Войницкого есть эксплицирование и последующая реализация намеченного Астровым противоречия. Персонаж осознает напрасность прожитой им жизни и пытается переложить вину за свою трагедию на профессора Серебрякова, обманувшего его ожидания, лишившего его придуманного им самим смысла собственной жизни – жертвы во имя гения. Талантливый профессор оказался мифом, а значит, жизнь во имя его блестящей карьеры не состоялась. Поиск же выхода из сложившейся ситуации дядя Ваня связывает с любовью к Елене Андреевне; именно она должна вернуть ему ощущение цели и необходимости его бытия на земле. Неслучайно, согласно авторскому комментарию, Войницкий не просто целует руку Елены Андреевны, он «припадает к ее руке» (13; 79, 80), словно к источнику жизни. Хотя очевидно, что речь в данном случае идет лишь о новой иллюзии, о новом самообмане персонажа:
«Войницкий. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну.
Елена Андреевна. Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам» (13, 79).
Сама же Елена Андреевна, которой казалось, что она любит профессора, но которая поняла, что ее любовь была не настоящая, втайне страдает и мечтает о любви настоящей. Тем не менее, отчасти – во имя собственного спокойного и благополучного существования, главным же образом – из глубокой внутренней порядочности, в достаточной степени развитого чувства долга, она предпочитает вообще ничего не делать и ни о чем не думать, принимая ситуацию такой, какая она есть. Это, если будет позволена фольклорная параллель, спящая царевна, которой жить лень, и не хочется и которую не разбудил поцелуй доктора Астрова.
Итак, осознание ошибочности совершающихся сценариев собственной жизни реализуется в трех вариантах реакции персонажей на это обстоятельство. Их появление и столкновение, по сути, и предопределяет развитие сюжетных событий. Во-первых, это попытка волевым разовым усилием изменить течение событий (сюжетная линия дяди Вани). Во-вторых, смирение циничное (линия доктора Астрова) и, в-третьих, смирение идейное (линия Елены Андреевны).
Вторую группу персонажей образуют актеры одной роли – профессор Серебряков и Мария Васильевна. Их амплуа остаются неизменными на протяжении всей пьесы. Неслучайно авторский комментарий, сопровождающий, допустим, каждое появление Марии Васильевны, семантически повторяется: «Входит Мария Васильевна с книгой» (13, 68); «Мария Васильевна что-то записывает на полях брошюры» (13, 74); «Мария Васильевна пишет на полях брошюры» (13, 116). Это пояснение как нельзя лучше соотносится с той оценкой персонажа, которую задает реплика Войницкого и которая, по сути, исчерпывает характер человека определенных убеждений: «Моя старая галка, maman, все еще лепечет про женскую эмансипацию; одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет зарю новой жизни» (13, 67). Неизменным на протяжении всей пьесы остается и ее преклонение перед профессором, доведенное в третьем действии до абсурда:
«Войницкий. Матушка, я в отчаянии! Матушка!
Мария Васильевна (строго). Слушайся Александра!» (13, 102).
Столь же постоянен и профессор:
«Войницкий. А профессор по-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в кабинете и пишет» (13, 67).
Именно принципиальная статичность характера («Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут – как в ссылке» – 13, 77) становится главной причиной его раздражения и последующего отъезда из имения, невозможности приспособиться к изменившимся условиям жизни, то есть измениться самому. Роль профессора Серебрякова закончилась раньше, чем его жизнь. Сущность персонажей этой группы, таким образом, эксплицирована в списке действующих лиц и исчерпывается их представлениями о себе, о собственном месте в обществе; она закрыта для них самих.
Особое место в пьесе занимают три образа: Соня, Марина и Телегин. Соня – человек безусловной веры. Нереализованная мечта о любви Астрова и осознание невозможности ее осуществления лишь укрепляют ее первоначальное убеждение в том, что каждодневный труд, а не счастье, есть удел человека. Выход для себя (и потенциально – для дяди Вани) она находит в тотальном приятии жизни-страдания, в несении ее креста и… в новой мечте – теперь уже о «небе в алмазах».
Социальная роль, маркирующая в афише образы Марины и Телегина (няня и обедневший помещик), является формальной: дети давно выросли, а помещик превратился в приживала. Оба персонажа становятся в пьесе носителями принципиально иной – бытийной – точки зрения, остраняющей текущие, сиюминутные события. Как уже отмечалось выше, Марина с пряжей в руках персонифицирует соответствие человека размеренному и спокойному течению жизни. Именно она видит в Серебрякове не поверженного или все еще существующего кумира, а того, кем он в действительности является: старого, больного человека, которому нечем больше заняться в жизни и который вдруг почувствовал себя одиноким и никому не нужным:
«Марина. Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко (Целует Серебрякова в плечо). Пойдем, батюшка, в постель… Пойдем, светик… Я тебя липовым чаем напою, ножки твои согрею… Богу за тебя помолюсь…» (13, 78).
В свою очередь, Телегин, к которому в пьесе никто, кроме Сони и Марины, не относится серьезно, персонифицирует безусловное приятие человеком сложившегося сюжета его жизни. Однако в этом приятии отсутствует комплекс жертвы или страдания, актуализированный Соней:
«Телегин. Еду ли я по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии, – чего еще нам» (13, 66).
Здесь есть лишь радостное чувство приобщения индивидуальной человеческой жизни к спокойному и, в конечном итоге, примиряюще-гармоничному бытию природы. Однако и в данном случае невозможно говорить о полном совпадении идеологической позиции автора и кого бы то ни было из его персонажей. Вечное возвращение жизни на круги своя, зафиксированное в повторяющейся ремарке «Марина вяжет чулок», снижает и переводит в бытовую – комическую – плоскость другая повторяющаяся ремарка: «Мария Васильевна пишет на полях брошюры».